Бесплодное соединение

У Кьеркегора изначальная шизоидность преодолевается рефлексией. Не переставая переживать противоречие, он осознает его, возвышает его до понятия, концепта, диалектически приводит его в движение, и это движение — начало избавления. При шизоидности имеет место простое и бесплодное соединение плохо сводимых вместе тенденций, у Кьеркегора же они упорядоченно, ценностно осмысленно накладываются одна на другую. Высшие стадии противопоставляются низшим, господствуя над ними. Кьеркегор представляет их как варианты выбора. Для шизоидного субъекта суметь сказать себе «или… или…», а затем Ответить на этот вопрос— значит победить свой невроз, поставить себя перед необходимостью принять решение и восстановить себя в имманентности вновь завоеванного единства.

Индивидуальную данность своей болезненной личности он превращает в майевтический принцип. Собственно, кьерке — горовские псевдонимы никогда никого не обманывали. Это не ложные имена авантюриста, но авторские маски. Они всегда как-то соотносятся с содержанием книги. Константин Констанций, псевдонимный автор «Повторения», в самом своем имени несет повторение. Имена «Фратер Тацитурнус» и «Иоханнес де Силенцио» достаточно ясно указывают, что главный смысл их книг умалчивается. Для знающих греческий язык имя «Анти-Климакус» сразу же означает необходимость скачка. Но, хотя его псевдонимы никого и не обманывают, Кьеркегору хочется заставить заинтригованного ими читателя доискиваться, в чем же смысл такого более чем наполовину разглашенного обмана. А главное, Регина, Единственный Читатель, обнаружит в них объяснение в любви, если только сумеет его угадать…

Такой непрямой метод отказывается уговаривать, убеждать, доказывать и довольствуется лишь тем, что Возбуждает внимание. Авторы псевдонимных книг не существуют, но «все время имеют в виду существование»; а тем самым они заставляют читателя задумываться о своем собственном существовании. Прямое сообщение — поучение или воззвание — было бы изменой. Кьеркегора интересует внутренняя жизнь читателя: «Внутренняя жизнь не поддается прямому сообщению, так как ее прямое выражение оказывается как раз внешним». То есть рассогласованность внутреннего и внешнего заходит столь далеко, что любая речь становится лживой: внутренняя жизнь более не вправе проявляться, ничто не должно показываться вовне, чтобы не извратиться. Само религиозное жертвоприношение не должно ни быть зримо, ни открыто выдавать себя за жертвоприношение: сделавшись зрелищем, оно утратило бы всякую действенность, и исчезнувшей оказалась бы его религиозность.